История Василия Шишкина
Как святая роща за срубленное дерево наказала
С малых лет знал крестьянин Василий Шишкин из кенозерской деревни Шишкина: рощи, что возле деревни, особые, святые. Старики деревенским детишкам наказывали строго: нельзя
в этих рощах шуметь и громко разговаривать. Нельзя ничего трогать и брать с собой: ни ягоды собирать, ни грибы. Даже ветку сухую — и ту человек взять не вправе, не его она. А чья? Тут старики по-разному говорили: кто-то считал святого, во имя которого в роще часовня поставлена. Кто-то махал рукой: мол, это прадеды помнили, да в веках потерялось, не надо мудрствовать, завещанное надо просто исполнять.
в этих рощах шуметь и громко разговаривать. Нельзя ничего трогать и брать с собой: ни ягоды собирать, ни грибы. Даже ветку сухую — и ту человек взять не вправе, не его она. А чья? Тут старики по-разному говорили: кто-то считал святого, во имя которого в роще часовня поставлена. Кто-то махал рукой: мол, это прадеды помнили, да в веках потерялось, не надо мудрствовать, завещанное надо просто исполнять.
А завещано от предков с топором в святые рощи не ходить, ничего не трогать, не рубить:
— Не мы сажали, не нам и рушить.
— Не мы сажали, не нам и рушить.
А как понять, что роща святая? Да очень просто: в нее люди ходят с заветами, Богу молиться,
о чем-то просить, громко не говорить, ничего не трогать. Кругом поля, покосы а средь них лес вековой стоит: роща заповедная.
о чем-то просить, громко не говорить, ничего не трогать. Кругом поля, покосы а средь них лес вековой стоит: роща заповедная.
Знал все это Василий Шишкин, знал.
Но встала перед ним в 1946 году трудная задача. Пришел солдат Шишкин с войны, видит —
а изба-то наклонилась, покосилась, нужно бы поправить. Пошел Шишкин по инстанциям, леса делового на избу просить. И везде отказ: не положено. Страна восстанавливается, строится заново после войны, каждое бревно на вес золота.
— Потерпи, мужик, — говорят ему.
И лесник не помог.
— Не велено выделять, — развел руками.
А очень уж Василию дом подновить хочется. И решился он тогда завет предков нарушить. Взял тихонько топор, пилу, пошел в святую рощу у деревни и начал вечерами потихоньку сосны валить.
Думал, никто не увидит, но в деревне разве такое утаишь?
Стукнули как-то вечером Василию в окно. Открыл дверь, а на пороге деревенские мужики, поговорить пришли.
— Не будем тебе объяснять, что к чему, не маленький, — говорят. — А только худое ты, Василий, творишь. Против памяти родительской идешь, против всей деревни. В этой роще раньше на Пасху всей деревней яйца катали. Женщины ходили туда на водосвятие, к Тихвинской Богоматери о детях просить, о здоровье молиться, деревню от огня сохранить. Никто никогда там деревьев не рубил, а ты что же наделал? Бога не боишься!
Что на такое скажешь? Развел лишь руками Василий.
— Простите, мужики, — говорит. — Сам рубил, сам, если что, и отвечать буду. А только совсем изба развалилась, нельзя такое терпеть.
Но встала перед ним в 1946 году трудная задача. Пришел солдат Шишкин с войны, видит —
а изба-то наклонилась, покосилась, нужно бы поправить. Пошел Шишкин по инстанциям, леса делового на избу просить. И везде отказ: не положено. Страна восстанавливается, строится заново после войны, каждое бревно на вес золота.
— Потерпи, мужик, — говорят ему.
И лесник не помог.
— Не велено выделять, — развел руками.
А очень уж Василию дом подновить хочется. И решился он тогда завет предков нарушить. Взял тихонько топор, пилу, пошел в святую рощу у деревни и начал вечерами потихоньку сосны валить.
Думал, никто не увидит, но в деревне разве такое утаишь?
Стукнули как-то вечером Василию в окно. Открыл дверь, а на пороге деревенские мужики, поговорить пришли.
— Не будем тебе объяснять, что к чему, не маленький, — говорят. — А только худое ты, Василий, творишь. Против памяти родительской идешь, против всей деревни. В этой роще раньше на Пасху всей деревней яйца катали. Женщины ходили туда на водосвятие, к Тихвинской Богоматери о детях просить, о здоровье молиться, деревню от огня сохранить. Никто никогда там деревьев не рубил, а ты что же наделал? Бога не боишься!
Что на такое скажешь? Развел лишь руками Василий.
— Простите, мужики, — говорит. — Сам рубил, сам, если что, и отвечать буду. А только совсем изба развалилась, нельзя такое терпеть.
Подновил Василий избу. Живет себе и живет. Год проходит, два проходит, идет все своим чередом. А только начал по весне как-то Шишкин кашлять. Ночью проснется — грудь болит, дышать невозможно.
Поехал в райцентр в больницу. Выписали Василию таблеток.
Пьет он их, а все равно кашляет.
Пошли по деревне слухи: не просто так заболел Шишкин — это его за порубленные сосны в заповедной роще святой наказал.
Бабушка «знающая» местная свое слово сказала:
— Не жилец.
Так и вышло. Кашлял-кашлял Василий, а через три месяца умер.
В деревне его историю помнят. Никто никогда больше в роще с тех пор деревья не рубил.
Всего же сейчас 49 святых рощ на Кенозерье. В каждой есть самое старое, самое почитаемое дерево. Стоят в рощах часовни и поклонные кресты, лежат заповедные камни. Ходят сюда люди за силой и святостью, а топора в руки не берут.
Поехал в райцентр в больницу. Выписали Василию таблеток.
Пьет он их, а все равно кашляет.
Пошли по деревне слухи: не просто так заболел Шишкин — это его за порубленные сосны в заповедной роще святой наказал.
Бабушка «знающая» местная свое слово сказала:
— Не жилец.
Так и вышло. Кашлял-кашлял Василий, а через три месяца умер.
В деревне его историю помнят. Никто никогда больше в роще с тех пор деревья не рубил.
Всего же сейчас 49 святых рощ на Кенозерье. В каждой есть самое старое, самое почитаемое дерево. Стоят в рощах часовни и поклонные кресты, лежат заповедные камни. Ходят сюда люди за силой и святостью, а топора в руки не берут.
