История мастера Вахрамеева
Как на Успенской ярмарке шпиона поймали
Было это перед самой революцией. Август на Русском Севере — месяц переменчивый. Урожай собран, и бросает остаток лета то в жар, то в холод, но на Успение всегда тепло стоит. Утром все Кенозерье на службе, а потом спешит округа в деревню Вершинино, на большую Успенскую ярмарку. Чего тут только нет, кого только нет! Рыба и крендели, платья и скамьи резные, конфеты и орехи... Народ толпится, товар разбирает, от заезжих торговцев каргопольские и карельские новости узнает.
И вдруг понеслось:
— Вора! Держите вора!
— Где? — ахают бабы.
— Говорят, у карповских на лотке словили. Горшок у Вахрамеева-гончара хотел унести!
И вот уже у лотка, где торгуют мужики из деревни Карпова гора, целое вече собралось.
Да только вор на вора не сильно похож. Стоит и хлюпает носом мальчишка лет тринадцати, ноги босые, рубашка драная, глаза напуганные.
— Дяденька, честно, не хотел я брать ваш горшок. Я только посмотреть одним глазком, какие они, Федора Дмитриевича работы.
Федор Дмитриевич — это гончар из Карповой горы, знаменитый на всю округу мастер. Его чашки, молочники, блюда, горшки, да другую посуду все Кенозерье, вся волость и вся губерния знает.
И вдруг понеслось:
— Вора! Держите вора!
— Где? — ахают бабы.
— Говорят, у карповских на лотке словили. Горшок у Вахрамеева-гончара хотел унести!
И вот уже у лотка, где торгуют мужики из деревни Карпова гора, целое вече собралось.
Да только вор на вора не сильно похож. Стоит и хлюпает носом мальчишка лет тринадцати, ноги босые, рубашка драная, глаза напуганные.
— Дяденька, честно, не хотел я брать ваш горшок. Я только посмотреть одним глазком, какие они, Федора Дмитриевича работы.
Федор Дмитриевич — это гончар из Карповой горы, знаменитый на всю округу мастер. Его чашки, молочники, блюда, горшки, да другую посуду все Кенозерье, вся волость и вся губерния знает.
Вот он стоит, бороду щиплет. Все ждут, что скажет.
— Отпустите мальчишку, не вор он.
Толпа рассосалась. Остались двое: мастер и пацан. И горшки.
— Признавайся, зачем посуду крал? Я ведь видел, как ты под рубаху горшок засунул, — пытает Вахрамеев.
— Я в соседней волости, дяденька, живу. Там свои гончары имеются, а я у них в подмастерьях. Они и прислали, хотят секрет ваш узнать, карповский, почему это наши горшки бьются, а вашим век сносу нет. Богом клянусь, Федор Дмитриевич.
Мастер не выдержал, засмеялся.
— Тебя как звать? Тоже Федька? Ну вот слушай сюда, Федька. Глину я беру не простую, а еду на Свиное озеро, в Челму. Там прогалины, и в них синяя глина лежит, которая на огне черной становится. Потом, Федька, мешаю я глиняное тесто, а в него для крепости добавляю камни из банной печи. Самые лучшие в Немяте, Екимове, Захарове и Вершинине, там и берем. Их бабы сначала через сито просеивают, потом в ступах толкут, потом только в глину добавляю. Ну а глину я, Федька, в деревянном корыте мочу, через три дня вываливаю на чистый холст и ногами мну, пока ровной не станет. Потом кусок нитью отрежу и за гончарный круг сажусь. Только я ее жгутами по кругу кладу, как будто косу плету. Одной рукой плету, другой круг кручу. Сушу горшок на полке-воронце, обжигаю в печке, а чтоб воду не пропускал, щипцами из печки вынимаю и купаю в овсяном отваре...
— Отпустите мальчишку, не вор он.
Толпа рассосалась. Остались двое: мастер и пацан. И горшки.
— Признавайся, зачем посуду крал? Я ведь видел, как ты под рубаху горшок засунул, — пытает Вахрамеев.
— Я в соседней волости, дяденька, живу. Там свои гончары имеются, а я у них в подмастерьях. Они и прислали, хотят секрет ваш узнать, карповский, почему это наши горшки бьются, а вашим век сносу нет. Богом клянусь, Федор Дмитриевич.
Мастер не выдержал, засмеялся.
— Тебя как звать? Тоже Федька? Ну вот слушай сюда, Федька. Глину я беру не простую, а еду на Свиное озеро, в Челму. Там прогалины, и в них синяя глина лежит, которая на огне черной становится. Потом, Федька, мешаю я глиняное тесто, а в него для крепости добавляю камни из банной печи. Самые лучшие в Немяте, Екимове, Захарове и Вершинине, там и берем. Их бабы сначала через сито просеивают, потом в ступах толкут, потом только в глину добавляю. Ну а глину я, Федька, в деревянном корыте мочу, через три дня вываливаю на чистый холст и ногами мну, пока ровной не станет. Потом кусок нитью отрежу и за гончарный круг сажусь. Только я ее жгутами по кругу кладу, как будто косу плету. Одной рукой плету, другой круг кручу. Сушу горшок на полке-воронце, обжигаю в печке, а чтоб воду не пропускал, щипцами из печки вынимаю и купаю в овсяном отваре...
Федька лоб морщит, запоминает, а секретам вахрамеевским конца нет:
— Под конец я горшок сушу на полках-нарах, а потом сверху поливой свинцовой полью. Вот теперь все. Запомнил? Так мужикам своим и перескажи. А горшки больше не воруй, а то вершининские тебе опять уши надерут. Болят, небось?
— Болят, — признался Федька и потер красное ухо рукой.
— Возьми вон две копейки, пряников купишь. На память от дяди Федора за уши, — смеется Вахрамеев.
И отвернулся к своим горшкам.
Но парень все не уходит. Стоит, мнется.
— Чего тебе еще?
— Дяденька, мужики говорили, твои горшки не бьются, потому что у тебя талант. Мол, из-за таланта Вахрамеев и другие гончары карповские лучше кузнецовских и корниловских заводов вещи делают. А его-то где берут?
— Под конец я горшок сушу на полках-нарах, а потом сверху поливой свинцовой полью. Вот теперь все. Запомнил? Так мужикам своим и перескажи. А горшки больше не воруй, а то вершининские тебе опять уши надерут. Болят, небось?
— Болят, — признался Федька и потер красное ухо рукой.
— Возьми вон две копейки, пряников купишь. На память от дяди Федора за уши, — смеется Вахрамеев.
И отвернулся к своим горшкам.
Но парень все не уходит. Стоит, мнется.
— Чего тебе еще?
— Дяденька, мужики говорили, твои горшки не бьются, потому что у тебя талант. Мол, из-за таланта Вахрамеев и другие гончары карповские лучше кузнецовских и корниловских заводов вещи делают. А его-то где берут?
Задумался гончар, пожал плечами:
— А вот это я тебе, Федька, не скажу. Потому что не знаю.
Побрел Федька грустный, носом шмыгая. Посмотрел ему вслед Вахрамеев: видит, мимо пряников мальчишка прошёл и не посмотрел даже на них.
— Стой, Федька, погоди! — кричит Вахрамеев. — Так и быть, через год приходи, сюда же, на ярмарку. Пока у своих глину помеси, а там ко мне в подмастерья.
И побежал Федька, счастью своему не верю. Ну а уши — что уши: до свадьбы заживут!
— А вот это я тебе, Федька, не скажу. Потому что не знаю.
Побрел Федька грустный, носом шмыгая. Посмотрел ему вслед Вахрамеев: видит, мимо пряников мальчишка прошёл и не посмотрел даже на них.
— Стой, Федька, погоди! — кричит Вахрамеев. — Так и быть, через год приходи, сюда же, на ярмарку. Пока у своих глину помеси, а там ко мне в подмастерья.
И побежал Федька, счастью своему не верю. Ну а уши — что уши: до свадьбы заживут!
