История двух бегств и одного возвращения
Как владимирские крепостные в Кенозерье «небеса» писали
— Мам, разбуди меня завтра пораньше. И бутербродов с собой заверни. Представляешь, меня позвали в крутой реставрационный центр помогать «небеса» раскрывать! — сказал Иван. Сказал и пожалел — ведь не собирался, не собирался он матери говорить, куда пойдет в их единственный общий выходной, да еще и накануне ее Дня рождения.
— Знакомая история, — мать вышла из кухни и, вытирая руки, нервно заходила по комнате. — А дома побыть ты раз в неделю не хочешь? Или в ресторан мать сводить в честь ее праздника не хочешь?
Иван молчал. Он уже знал, что будет дальше. Дальше мать его упрекнет: единственный мужчина в доме, а денег нет и не предвидится.
Он заикнется об искусстве, о своем таланте реставратора, о том, что не все же на свете меряется деньгами. Тут в пример ему приведут однокурсника Димку: вот молодец, работал в музее, получал копейки, и так все ему надоело, что плюнул он в конце концов и открыл свою собственную химчистку. Два года прошло, и у Димки целая сеть, ездит он на джипе, жена-красавица, и все у него хо-ро-шо. А он, Иван, тогда засмеется и лукаво заметит, что и у него ведь все тоже неплохо, он со своим занятием вполне себе счастлив. А деньги — дело наживное, не главное.
— Знакомая история, — мать вышла из кухни и, вытирая руки, нервно заходила по комнате. — А дома побыть ты раз в неделю не хочешь? Или в ресторан мать сводить в честь ее праздника не хочешь?
Иван молчал. Он уже знал, что будет дальше. Дальше мать его упрекнет: единственный мужчина в доме, а денег нет и не предвидится.
Он заикнется об искусстве, о своем таланте реставратора, о том, что не все же на свете меряется деньгами. Тут в пример ему приведут однокурсника Димку: вот молодец, работал в музее, получал копейки, и так все ему надоело, что плюнул он в конце концов и открыл свою собственную химчистку. Два года прошло, и у Димки целая сеть, ездит он на джипе, жена-красавица, и все у него хо-ро-шо. А он, Иван, тогда засмеется и лукаво заметит, что и у него ведь все тоже неплохо, он со своим занятием вполне себе счастлив. А деньги — дело наживное, не главное.
... Но слово «небеса» повело разговор внезапно в другое русло.
— «Небеса» он раскрывать будет! Да ты спустился бы лучше с небес-то, спустился! Тебе зачем это надо, какое сокровище ты там найти хочешь, что в воскресенье ку-да-то там идешь?
— Мам, ты не горячись, ты присядь, просто послушай и попробуй понять.
Иван задумался. А действительно, что за сокровище он ищет, почему с таким азартом бьется над потемневшей олифой, страдает, когда вместо авторского слоя находит грубую запись — уничтожили горе-поновители раннее потемневшее письмо. Как объяснить матери, что северные «небеса» — это чудо, и за каждым человеческие невероятные истории?
Вдруг его осенило.
— «Небеса» он раскрывать будет! Да ты спустился бы лучше с небес-то, спустился! Тебе зачем это надо, какое сокровище ты там найти хочешь, что в воскресенье ку-да-то там идешь?
— Мам, ты не горячись, ты присядь, просто послушай и попробуй понять.
Иван задумался. А действительно, что за сокровище он ищет, почему с таким азартом бьется над потемневшей олифой, страдает, когда вместо авторского слоя находит грубую запись — уничтожили горе-поновители раннее потемневшее письмо. Как объяснить матери, что северные «небеса» — это чудо, и за каждым человеческие невероятные истории?
Вдруг его осенило.
— Мне рассказывали историю о том, как два реставратора центра Грабаря, Ирина Тяпкина и Сергей Субочев нашли настоящее сокровище. Все складывалось словно неслучайно. Представь, мам, много лет руководство Кенозерского национального парка на русском Севере билось за восстановление знаменитого Порженского погоста, который стоит в глуши в окружении заброшенных деревень. И вот случилось чудо: обстоятельства сложились так, что директор парка сумела рассказать об этом лично президенту, а тот распорядился выделить деньги на реставрацию. Начали восстанавливать и «небеса» из молельного зала Георгиевской церкви. Всегда считалось, что их рисовал мастер Павел Максимов. И вот, представь, идет расчистка граней, дело доходит до пятой, Ирина снимает с нее потемневшую олифу, и сердце у нее замирает. Внизу стоит подпись автора, невероятная редкость и удача!
— И кто же это был, тот самый Максимов? — заинтересовалась мать.
— В том-то и дело, что нет. Тяпкина и Субочев прочитали: «1863 года роботал небеса копписец Михайло Кириковъ Сказываевъ». Очень интересным человеком был этот иконописец: родом из деревни Сергеево Вязниковского уезда Влади-мирской губернии — это ведь там, где Палех, Мстера и Холуй, где были целые села офень — торговцев иконами. Сотни тысяч икон расходились оттуда каждый год по России и за ее пределы! Но Сказываев не дома ведь «небеса» писал, нет: кроме Порженского погоста, он писал «небеса» для церкви Михаила Архангела села Архангело, известна его же письма икона для церкви села Ошевенского. Значит, ходил этот владимирский крестьянин по всему Каргопольскому уезду, и как же тонко, мам, искусно рисовал этот простой мужик из деревни Сергеево: в смешанной технике, и темперой, и маслом, на очень тонком грунте. Вот скажи, разве это не сокровище — вернуть из небытия имя мастера, которое могло бы затеряться? Да не будь реставраторов с их приемами, никто бы никогда не увидел ни рублевскую «Троицу», ни фресок Дионисия, ни красоту кенозерских «небес» в деревянных храмах и часовнях. Ни одного имени, ни одного шедевра: как тебе, мам, такие перспективы?
— И кто же это был, тот самый Максимов? — заинтересовалась мать.
— В том-то и дело, что нет. Тяпкина и Субочев прочитали: «1863 года роботал небеса копписец Михайло Кириковъ Сказываевъ». Очень интересным человеком был этот иконописец: родом из деревни Сергеево Вязниковского уезда Влади-мирской губернии — это ведь там, где Палех, Мстера и Холуй, где были целые села офень — торговцев иконами. Сотни тысяч икон расходились оттуда каждый год по России и за ее пределы! Но Сказываев не дома ведь «небеса» писал, нет: кроме Порженского погоста, он писал «небеса» для церкви Михаила Архангела села Архангело, известна его же письма икона для церкви села Ошевенского. Значит, ходил этот владимирский крестьянин по всему Каргопольскому уезду, и как же тонко, мам, искусно рисовал этот простой мужик из деревни Сергеево: в смешанной технике, и темперой, и маслом, на очень тонком грунте. Вот скажи, разве это не сокровище — вернуть из небытия имя мастера, которое могло бы затеряться? Да не будь реставраторов с их приемами, никто бы никогда не увидел ни рублевскую «Троицу», ни фресок Дионисия, ни красоту кенозерских «небес» в деревянных храмах и часовнях. Ни одного имени, ни одного шедевра: как тебе, мам, такие перспективы?
Мать кивнула:
— Перспективы не очень. Но мне все-таки интересно, как занесло этого Сказываева из Владимирской губернии на Порженский погост?
— Все даже интереснее, чем ты думаешь! — воскликнул Иван. — Ведь там же, в Кенозерье, в священной роще у деревни Тырышкино прячется маленькая часовня святой Параскевы, в ней — дивной красоты «небо». А писал то «небо» (тут Иван сделал эффектную паузу) Стефан Никитин Кознов из деревни Сергеево Воздвиженской вотчины Вязниковского уезда Владимирской губернии.
— Сергеево?
— Оно самое! Но главное, мам, и трудно постижимое — так это то, что оба мастера из одной небольшой деревни были людьми крепостными, крестьянами князя Бориса Александровича Лобанова-Ростовского. Ты вдумайся: без княжьего разрешения не могли они никак в Кенозерье за сотни верст попасть. Бегали они туда на заработки с помещичьей подорожной. И ладно бы на месяц или два — так ведь Кознов, например, проработал на Севере с 1814 по 1831 годы, писал иконы по храмам и монастырям всей Олонецкой губернии, написал три иконостаса для крещеных саамов в ненецкой тундре. Или вот: был такой на Кенозере древний монастырь — Кенский Спасо-Преображенский. Сейчас от него и следа не осталось, а древние иконы из этого монастыря, которые в XIX веке записывал Сказываев, сохранились и хранятся в музее Рублева.
Мать задумалась:
— Как же князь таких ценных мастеров на долгие годы из хозяйства отпускал? Странно.
Иван засмеялся:
— На этот счет есть две версии. Ты, конечно, сейчас скажешь, что дело в деньгах — мол, так ему было выгоднее, чтобы крепостные сами зарабатывали себе на жизнь, и их не нужно было лишний раз кормить. Но я думаю иначе: князья Лобановы-Ростовские — это не какие-то сельские помещики, это знатный род, идущий от Рюрика. Борис Александрович сражался при Кульме и Лейпциге, женился на красавице с огненным взглядом. Ценил этот человек красоту и в живописи уж, конечно, разбирался. Слышала про музей Лобановых-Ростовских в Филях и про коллекцию театральной живописи, которую собрал Никита Лобанов-Ростовский? Я думаю, мам, не хотел князь просто своих талантливых крепостных держать на цепи и заставлять заниматься тем, к чему они были не склонны. Спасибо таким людям, иначе не было бы у нас ни Палеха с Мстерой, ни икон и «небес» Кенозерья.
Мать намек поняла, не глупая. Хитро прищурилась:
— Только думаю я, сынок, что бегать-то они рисовать бегали на Север, а домой все равно возвращались. Тебе, кстати, с чем бутерброды завернуть, с колбасой или сыром?
— Перспективы не очень. Но мне все-таки интересно, как занесло этого Сказываева из Владимирской губернии на Порженский погост?
— Все даже интереснее, чем ты думаешь! — воскликнул Иван. — Ведь там же, в Кенозерье, в священной роще у деревни Тырышкино прячется маленькая часовня святой Параскевы, в ней — дивной красоты «небо». А писал то «небо» (тут Иван сделал эффектную паузу) Стефан Никитин Кознов из деревни Сергеево Воздвиженской вотчины Вязниковского уезда Владимирской губернии.
— Сергеево?
— Оно самое! Но главное, мам, и трудно постижимое — так это то, что оба мастера из одной небольшой деревни были людьми крепостными, крестьянами князя Бориса Александровича Лобанова-Ростовского. Ты вдумайся: без княжьего разрешения не могли они никак в Кенозерье за сотни верст попасть. Бегали они туда на заработки с помещичьей подорожной. И ладно бы на месяц или два — так ведь Кознов, например, проработал на Севере с 1814 по 1831 годы, писал иконы по храмам и монастырям всей Олонецкой губернии, написал три иконостаса для крещеных саамов в ненецкой тундре. Или вот: был такой на Кенозере древний монастырь — Кенский Спасо-Преображенский. Сейчас от него и следа не осталось, а древние иконы из этого монастыря, которые в XIX веке записывал Сказываев, сохранились и хранятся в музее Рублева.
Мать задумалась:
— Как же князь таких ценных мастеров на долгие годы из хозяйства отпускал? Странно.
Иван засмеялся:
— На этот счет есть две версии. Ты, конечно, сейчас скажешь, что дело в деньгах — мол, так ему было выгоднее, чтобы крепостные сами зарабатывали себе на жизнь, и их не нужно было лишний раз кормить. Но я думаю иначе: князья Лобановы-Ростовские — это не какие-то сельские помещики, это знатный род, идущий от Рюрика. Борис Александрович сражался при Кульме и Лейпциге, женился на красавице с огненным взглядом. Ценил этот человек красоту и в живописи уж, конечно, разбирался. Слышала про музей Лобановых-Ростовских в Филях и про коллекцию театральной живописи, которую собрал Никита Лобанов-Ростовский? Я думаю, мам, не хотел князь просто своих талантливых крепостных держать на цепи и заставлять заниматься тем, к чему они были не склонны. Спасибо таким людям, иначе не было бы у нас ни Палеха с Мстерой, ни икон и «небес» Кенозерья.
Мать намек поняла, не глупая. Хитро прищурилась:
— Только думаю я, сынок, что бегать-то они рисовать бегали на Север, а домой все равно возвращались. Тебе, кстати, с чем бутерброды завернуть, с колбасой или сыром?
